English
Español
В середине 90-х газетный бизнес забросил меня в Мурманск. Унылое хождение по кабинетам администрации, многочасовые «терки» о ценах в местной типографии… тоска смертная. Темень, снег и пустые вечера в мерзкой гостинице «Арктика». Начал лихорадочно вспоминать, есть ли кто из знакомых в этом городе, чтобы как-то развеять командировочный сплин. Конечно, начинать надо с театра. Все театральные через одного знакомы между собой, и даже если нет личных, то всегда найдешь однокашника или друга однокашника, в общем в любом театре страны найдется актер (если не десяток), готовый посидеть с тобой, естественно за твой счет, в разговорах о мерзостях текущего момента и о падении искусства в бездонную пропасть. В общем, весело и содержательно.
Гугл еще не родился, поэтому информация добывалась утилитарно. Нужно было найти афишу театра, наклеенную на какой-нибудь столб и прочитать фамилии актеров, вдруг всплывет знакомая. Ну или более сложный вариант — подойти к служебному входу театра и спросить первого попавшегося, есть ли артисты закончившие Горьковское театральное (Щуку, ГИТИС, МХАТ, и .т.п) и проблема вечера решена.
На первой же афише я увидел имя своего однокурсника Лёхи, отличного парня, с которым дружил в училище. Это была не просто удача, это было окончание командировки. Больше в типографиях я уже не появлялся.
Решив сделать сюрприз и огорошить друга, я подошел в 10.30 утра к служебному входу и стал скромно ждать. В это время, во всех театрах страны актеры идут на утреннюю репетицию. В театр уже зашло человек тридцать, но Леха почему-то не появлялся. Я уже подумывал зайти внутрь и просто посмотреть расписание, что позволило бы узнать точное время присутствия однокурсника в храме искусства, но тут показался пожилой мужчина, явно не принадлежащий к актерской братии. Репетиция уже началась, но он шел не торопясь, не было в нем актерской суетливости.
По афише я знал, что театр возглавляет Феликс Григорян, друг и однокурсник моего отца, хотя лично мы никогда не встречались, но по возрасту, манерам и армянскому носу, сомнений кто это у меня не было.
Подойдя, он остановился, поздоровался и пристально начал всматриваться мне в лицо.
— Здравствуйте, Феликс Григорьевич…
— Здравствуйте, вот… что-то знакомое, пытаюсь вспомнить… мы встречались?
— Конечно, как сейчас помню, в 1966, когда отмечали выпуск из Щуки, вы держали меня на руках и орали какую-то песню…
— Мать моя… неужто Эдика сын?
— Как вы узнали?
— Нос, армянский нос. Как и у меня… так, идем ко мне, расскажешь, как отец, лет десять его не видел…
Мы поднялись в кабинет главрежа. В предбаннике сидела злая тетка, помреж (в нормальной жизни секретарь).
— Галочка, быстро организуй нам чего-нибудь и кофе, друга встретил.
— Прямо с утра вам «чего-нибудь»? Хватит уже! — хамски ответила она и отвернулась.
Феликс грустно улыбнулся, и мы прошли в кабинет. Я был удивлен и шокирован отношением к вершителю судеб театра. Закрыв дверь, Феликс поспешил объяснить:
— Мой контракт заканчивается через два месяца, я уезжаю. Поэтому… в общем, сам видишь.
— А что случилось? Не хотят продлевать власти? Странно, вы же известнейший режиссер, половина театров страны мечтают вас заполучить.
— Съели. Тебе, наверное, не надо объяснять, что это.
Выросший в семье главного режиссера, я прекрасно знал, как сжирают творческого руководителя, сжирают группы актеров, считающие что они не раскрыты, непоняты, зажимаемы
Моего отца съедали не раз и не два, поэтому до своего совершеннолетия я жил в пяти городах, где отец работал.
— Репетиций у меня сейчас нет, делать в принципе нечего, вот дохаживаю на работу. А предложений много, ты прав, но я, наверное, в Москву поеду, возьму небольшой театр и, пора успокоиться, устал мотаться по стране, уж семьдесят скоро…
В этот момент распахнулась дверь и в кабинет вальяжной походкой вошел актер. Точнее — Актер Актерыч, так в театрах зовут основных, заслуженных, играющих главные партийные и царские роли, артистов. Эдакая смесь Маршала Жукова и кремлевского Деда Мороза.
Актер Актерыч вышел в центр кабинета, встал в третью позицию, пафосно отвел руку в сторону и громогласно, поставленным баритоном начал монолог:
— Феликс Григорьевич, я явился сказать, что вы ничтожество!
За три года вы развалили театр, вы даете роли только молодым бездарностям, вчерашним выпускникам местечковых театральных училищ, в то время, как заслуженные, опытнейшие работники театра простаивают, вынуждены играть мерзких зайцев и жирных королей в детских сказках. Какое вы имеете право игнорировать?! В 82 году я играл Брежнева в «Малой земле», на мне десять лет держался репертуар. И кстати, о вашей репертуарной политике: зачем вы принесли эту архаику в наш театр? Кому сейчас нужен Лопе де Вега, Лабиш и Дюма, что это за оперетки в то время, когда вся страна с таким трудом преодолевает последствия перестройки? Где современная драматургия про кооперативное движение, про борьбу с бандитами и где пьесы про простых людей, производственников, рыбаков, подводников??? Вы совершенно оторваны от современности, вы просто не можете объять сегодняшнюю жизнь. Вы бездарны, вы устарели, вам не место в российском театре!
Актер замолчал и начал держать паузу. Бояться ему было нечего. Мопс может кусать раненного льва. Позу патриция при этом не менял. Актер ждал реакции.
Мне было жутко стыдно, стыдно от публичного унижения пожилого, талантливого человека. Тряслись руки, из последних сил сдерживал себя, чтобы не вмазать по лоснящейся физиономии мерзавца. Но это был не мой вассал. Минуты три прошло в громогласной тишине.
— Петенька, вы прямо так вбежали, без стука, не поздоровавшись… а я ведь не один. А вы сразу разнервничались… — тихо с извиняющейся улыбкой начал Феликс, — Давайте я вас сначала представлю: Станислав, это наш ведущий, старейший актер Петр Феоктистович Зарайский.
Я поднял тяжелый взгляд ларечника, который уже несколько лет общался в основном с бандитами и ментами и вонзил его в глаза актеру. Наигрывать тяжесть и ненависть мне не надо было. Состояние соответствовало темпо-ритму.
— И ты, Петенька, познакомься. Это Станислав Эдуардович, ты ведь знаешь его отца, играл в его постановке, помнишь? Так вот, Станислав Эдуардович ваш новый главный режиссер, осенью примет театр.
В этот момент, кто-то невидимый словно подрубил колени Актера Актерыча. Он вдруг уменьшился ростом, выпустил воздух, руки повисли, а из глаз потекли настоящие слезы.
Почти в живую было видно, как в мгновение в его сознании, замелькали мысли, складывающиеся в ужасную картину:
— Мне пятьдесят пять, из этого театра меня выпрут в первый же месяц, или хуже того, к сцене больше не подпустят. Ни в один театр страны меня не возьмут — старый, но это полбеды. Я оскорбил Главного на глазах другого Главного, а это каста, они все знают друг друга. Моя жизнь в театре закончена. Сопьюсь за три года. До шестидесяти не доживу.
Мы с Феликсом в упор смотрели на уже невысокого, жалкого мужичка, медленно опускающегося на колени. Я молчал, мне нельзя было говорить, только молчать. Такова драматургия ситуации. Феликс сильно рассчитывал, что я не утратил основы актерского мастерства.
Артист всегда готов к изменению ситуации, к событию, этому учат, этому учит жизнь на подмостках.
Петенька (он вдруг перестал быть Актером Актерычем), поднял на меня глаза полные слез, милейше улыбнулся и приятным тенорком, скороговорочкой заговорил:
— Ой, Станислав Эдуардович, как вы похожи на отца, просто одно лицо, тоже Щуку закончили, конечно. А ваш отец просто гений, талантище, каких свет не видывал, я играл у него в «Дурочке», внимал, записывал каждое слово. Гений, гений! Считай, тогда была моя главная роль в жизни, с таким постановщиком работать — счастье, счастье… А тем более с Феликсом Григорьевичем, они однокурсники, у самого Захавы учились. Это Школа! Тогда выпускали лучших! Феликс Григорьевич достал наш театр из такой ямы, вы не представляете. Мы, вся труппа словно родились заново, пришла талантливейшая молодежь. А посмотрите, что играем, сплошная классика, героика, с песнями, танцами, драками. Народ валом валит, билетов не достать. Это заслуга только Феликса Григорьевича, бесконечно жаль, что он уходит, но Москва, кто не мечтает попасть в Москву, позвали бы меня, на брюхе бы пополз, в любой самый окраинный театр, хоть гномов играть… А то, что я тут говорил…, простите меня, Станислав Эдуардович, ну мало ли чего пьяненький актеришка наболтает. Какие у нас мысли, откуда? Были бы свои, разве ж мы пошли бы в актеры? Так и перебиваемся чужими из пьесок да водевилей. Вы же помните, Станиславский говорил: «Актер — это пластилин, из которого надо лепить все что заблагорассудится.» Так я доподлинно знаю, что цитата была отредактирована для печати. Константин Сергеевич говорил, что актер — это говно… и вы не представляете, как я с ним согласен, мы слабы, завистливы, закомплексованы…
— Петенька, иди уже — тихо произнес Феликс, — и ротик держи закрытым, официально нового Главного представят на сборе труппы.
-
Протянуть ручку на прощание Петенька не решился, кланяясь и пятясь он открыл задом дверь и тихо исчез.
— А ты молодец, подыграл. Спасибо тебе, просто здорово, что мы так встретились.
— Да мне то за что? Такая мерзость… лишний раз благодарю Бога, что не остался в этой клоаке — театре.
— И правильно, если есть другие таланты, отсюда лучше бежать. Но ты мне здорово помог, теперь месяца два в театре мне будут ноги лизать, чтоб не нашептал новому Главрежу, чуть ли не крестнику своему, всяких гадостей об этих «пластилинах». Спокойно доработаю и уеду.
— Так остальные же не знают, а этому вы говорить запретили…
В дверь скромно постучали. Вошла милая, улыбчивая женщина помреж. В руках у нее был поднос с бутербродами, бутылкой дешевого коньяка и кофе, налитом в граненые стаканы.
— Здравствуйте Станислав Эдуардович, меня Галей зовут, если что еще понадобится, вы только скажите.
Это было бы логичным финалом, но вечером случился эпилог.
У Феликса я узнал, что мой однокурсник Леха занят в вечернем спектакле. Взяв обещание, не говорить ему, я устроил более развернутый сюрприз, заскочив перед спектаклем в магазин, дождался, когда друг будет на сцене, пробрался в его грим уборную, накрыл «стол» и стал ждать спиной к двери, когда Леха доиграет сцену. Сюрприз, конечно, удался, мы обнимались, тискались, хлопали друг друга по всем выпуклым частям тела и только продолжающийся спектакль не позволил нам сразу же отметить встречу. Но, по прошествии нескольких минут, Леха заволновался:
— Старик, слушай, давай бутылку спрячем, у нас тут очередная борьба с пьянством на рабочем месте. Директор зверствует, он захватил власть, сожрал нашего режиссера, а сегодня прошел слух, что приехал новый. Сам понимаешь, я молодой, пьющий, могу вылететь в первую очередь. Вот сейчас доиграем и пойдем куда-нибудь, там как врежем!
— А куда в вашем темном городе можно пойти в 11 часов вечера?
— А никуда, все закрыто.
— К тебе домой?
— Я живу в общаге, на окраине, там только матрас на полу, даже стола нет.
— Тогда пьем здесь! — принял решение я, — говорю тебе это, как новый главный режиссер. — и рассказал Лехе всю утреннюю сцену.
Просмеявшись, решили все-таки дождаться окончания спектакля, чтобы артисты разошлись, и мы спокойно сели. Но на всякий случай закрыли дверь на задвижку.
Не успели выпить пару рюмок, как в дверь вежливо поскреблись. Леша открыл. Оттолкнув его в комнату, впорхнула актриска лет тридцати, и, почему-то обращаясь ко мне с лучезарной улыбкой, защебетала: «Ой, Лешенька, а покидай мне реплик на завтра. Ой, а вы тут сидите? А это к тебе друг по училищу приехал? Здравствуйте, меня Нюсей зовут, я Волковское кончала, могу быть и инженю и травести…»
— Ну, понеслась, — выпихнув коллегу за дверь, буркнул Леха. И оказался прав. В течение получаса скреблись, стучали, вздыхали за дверью масса невидимых существ. Наконец раздался властный стук.
— «Директор!» —обреченно произнес подвыпивший Леха.
— Прорвемся. — парировал изрядно осмелевший я.
Директор был несказанно мил и вежлив. Кинув беглый взгляд на стол, он поздравил нас со встречей. Посетовал на то, что мы могли бы более удобно расположиться в буфете, который для нас бы открыли по мановению ока. Но он, конечно, понимает, что мой визит пока неофициальный, дружеский, к другу отца и своему однокурснику, и, конечно, он не будет мешать, и попросит других не беспокоить уважаемого гостя. Только просьба не спалить театр, с пьяных глаз, но это так, в шутку, по-дружески. Нам ведь тут вместе еще работать.
И все равно, тяжелое мурманское утро я встретил на сиротском матрасе в общаге на окраине города.
Феликс умер в 2009 в Москве.
Леха сейчас Заслуженный артист России, служит в крупном столичном театре. Преподает в ГИТИСЕ. Безумно талантлив, на сцене великолепен и, конечно же беден, как церковная мышь.